– Какое слово пришло вам на ум, когда вы вошли?

– Безнадежность.

– Так я и думал. Ничего, это пройдет.

– Сколько здесь проживает человек?

– Ни одного. Это убежище на крайний случай. Кухня, правда,работает ежедневно, кормит людей обедом и ужином, но подвал – не приют. Спасибоцеркви, разрешает нам пользоваться им в непогоду.

– Тогда где они все живут? – не отступал я.

– Кое-кто самовольно занял брошенный дом. Таких считаютсчастливчиками. Некоторые ночуют прямо на улицах или в парках. Бывает, спят наавтобусных станциях или под мостами. Но выжить в подобных местах можно толькопри соответствующей погоде. Нынешняя ночь для многих могла стать последней.

– А приюты?

– Разбросаны по городу. Всего их около двух десятков: однисуществуют на деньги частных фондов, другие содержатся городскими властями,вот-вот закроются два заведения, за что мы очень “благодарны” новому бюджету.

– На сколько коек они рассчитаны?

– На пять тысяч.

– А всего бездомных?

– Это вечный вопрос. Уж больно непросто их подсчитать. Болееили менее верной представляется цифра десять тысяч.

– Десять тысяч?!

– Да, и это только те, кто обитает на улице. Но ведь раза вдва больше людей живут у знакомых или друзей в постоянном страхе потерять крышунад головой.

– Получается, по крайней мере пять тысяч вынуждены ночеватьпод открытым небом? – Я не мог в это поверить.

– По крайней мере.

Подошедший доброволец попросил сандвичи. Мы спороприготовили пару дюжин и вновь принялись изучать окружающих. Внезапно дверьраспахнулась, и в подвал вошла молодая женщина с младенцем на руках. За ней попятам следовали трое малышей постарше, на одном не было ничего, кроме трусикови разномастных носков. Даже ботинок не было. С плеч ребенка свисало грязноеполотенце. Остальные были обуты, но с одеждой дела обстояли не лучше.

Младенец, похоже, спал.

Попав в тепло, мать оцепенела, не зная, куда податься.

У столов не осталось свободных мест. Через мгновение онаоправилась и повела свой выводок к еде. Улыбаясь, к женщине подошли двадобровольца. Один устроил семейство в углу поближе к кухне и принес тарелки ссупом, другой, помогая согреться, заботливо укрыл одеялами.

Мы следили за развитием событий. Поначалу я устыдилсясобственного любопытства, но вскоре заметил, что на нас с Мордехаем никто несмотрит.

– Что с ней будет, когда снегопад кончится? – негромкоспросил я у Грина.

– Кто знает! Спросите у нее самой.

Совет отрезвил меня. В данный момент я не был готов замаратьсвои белые ручки.

– Вы заходите в окружную ассоциацию адвокатов?

– Бывает. А в чем дело? – удивился я.

– Да так просто. Коллегия много делает для бездомных, и безвсякого вознаграждения.

Он явно закидывал удочку, но меня так легко не поймаешь.

– Моя специальность – дела, по которым суд выносит смертныйприговор, – гордо сообщил я, не очень покривив при этом душой.

Четыре года назад я помогал одному из компаньонов фирмыготовить речь в защиту заключенного, ожидавшего в камере техасской тюрьмыисполнения приговора. Фирма взяла на себя обязательство оказывать заключеннымэтой тюрьмы безвозмездную юридическую помощь, а драгоценное время, затраченноена подобную благотворительность, в подбивку не включишь.

Я продолжал посматривать на сидевшую в углу мать с Детьми.Малыши набросились на печенье, суп остывал. Молодая женщина не обращалавнимания на еду.

– У нее есть куда пойти после подвала? – поинтересовался я.

– Скорее всего нет, – ответил Грин, покачивая ногой. – Вчерасписок остро нуждающихся хотя бы во временном прибежище насчитывал пятьсотфамилий.

– Во временном? – переспросил я.

– Именно так. Для замерзающих бродяг в городе существуетлишь один приют, да и тот власти открывают, когда температура падает ниже нуля.Приют для нее единственный шанс, но, боюсь, этой ночью там и ступить-то некуда.А только снег начнет таять, на дверях появится замок.

Добровольцу, который ловко управлялся с овощами, срочнопотребовалось уйти. Поскольку из свободных на данный момент помощников ближе кего рабочему месту находился я, мне и предложили встать на замену. В течениеследующего часа Мордехай делал сандвичи, а я шинковал морковь под бдительнымвзором мисс Долли, члена церковного совета, уже более одиннадцати летотвечавшей за питание бездомных. Кухня была ее детищем. Я сподобился бытьдопущенным в святая святых. Наблюдательная мисс Долли не преминула заметить,что летящие из-под моего ножа пластинки сельдерея чересчур крупные, и ямгновенно исправился. Белый фартук Долли сверкал первозданной чистотой,сознание значимости возложенных на нее обязанностей наполняло распорядительницучувством законной гордости.

– Наверное, видеть этих людей вошло у вас в привычку? –обратился я к Долли.

Мы стояли у плиты, прислушиваясь к перебранке, смолкшей,однако, после вмешательства Мордехая и молодого священника.

– Да Бог с вами, милый, – откликнулась Долли, вытираяполотенцем руки. – Смотрю на них, и сердце разрывается. Но, как сказано вПисании, “счастливы те, кто утешает обездоленных”. Это и придает мне силы. –Мягким, домашним движением она помешала суп в кастрюле. – Курица сварилась.

– И что теперь?

– Нужно достать ее и положить на тарелку. Когда остынет,вынуть из нее кости.

Предложенная Долли технология превращала прозаическоезанятие в высокое искусство.

Овладевая им, я чувствовал, как у меня горят пальцы.

Вслед за Мордехаем я поднялся по темной лестнице в алтарнуючасть.

– Смотрите под ноги, – едва слышно предупредил он, толкнувстворчатые двери.

Храм был полон людей, застывших в причудливых позах. Спалина длинных деревянных скамьях. Спали на полу под ними. Спали в центральномпроходе, почти впритирку.

И с переполненных хоров доносился храп. Матери тихоувещевали беспокойных детей.